Безлюдные луга серебрились в лунном свете. Услышав сквозь сон, как выругался Сильвен, Лиска поняла, что Джекоб открыл глаза. Какое-то время она не решалась в них заглянуть, из опасения, что не обнаружит там ничего, кроме пустоты, однако потом ей все же удалось совладать со страхом. В конце концов, не зря же они сюда его тащили! Кто знает, быть может, взгляд Джекоба отразит новые знания о темной стороне мира. Даже если яге удалось украсть у него пару лет жизни, душу на этот раз она, похоже, все-таки упустила.

Джекоб достал из кармана куртки перо, некогда белоснежное, но запачканное кровью. Лиска сразу его узнала. Несколько месяцев назад она сама вытащила его из гнезда человека-лебедя. Шрам до сих пор оставался у нее на плече.

Джекоб положил перо ей на колени, и шкура сразу соткалась из воздуха, словно перо воплотило самую заветную Лискину мечту. Все потеряно и снова обретено. Лиса гладила мех, утирая слезы.

– Все равно ты не должен был туда возвращаться. Это всего лишь шкура.

– Всего лишь шкура, – повторил Джекоб, потирая разбитый лоб.

Лиска едва не поцеловала его, чтобы ощутить на губах привкус его улыбки, однако сдержалась. Она совсем забыла, что это запрещено.

Исчезла

Темная Фея исчезла. Будто канула в реку, которую незадолго до того завалила казачьими трупами. Можно подумать, что она так и не пересекла границы с Варягией. После безуспешных двухдневных поисков Неррон остановил почтовую карету, и кучер поклялся, что видел ее на московской дороге. Ему вторили кузнец из приграничной деревни и бурлаки, встретившиеся Уиллу с Нерроном в то утро.

Итак, Фея направлялась к варяжскому двору, чтобы предоставить в распоряжение царя армию вервольфов и медведей-оборотней, и тогда Варягия повергнет в прах и лотарингского Горбуна, и разбойничий Альбион, и гоилов. О блаженные времена! Описывая их, скрюченный подагрой кучер захлебывался от восторга, точно счастливый ребенок. И даже бурлаки, не одну сотню миль протянувшие грузовую баржу по мутной речной воде, с истертыми в кровь плечами и полумертвые от усталости, с горящими глазами грезили вслух о грядущих победах.

Одни говорили, другие слушали… Неррон хотел бы иметь на руках что-нибудь помимо сплетен. Но Семнадцатый день ото дня становился нетерпеливее. На плечах Неррона уже красовались серебряные отпечатки его пальцев.

Почтовая карета давно скрылась за деревьями, а Уилл все стоял и смотрел на дорогу. В это хмурое утро даже Щенок был молчаливее обычного. Вероятно, никак не мог расстаться со своими сладостными снами. Еще бы! Шестнадцатая до сих пор сидела с ним каждую ночь. Неррон почти ревновал. Бездонный кисет с арбалетом Бесшабашный-младший все еще носил при себе, иногда под рубахой, иногда в кармане куртки. А ведь это коварное оружие – братец, похоже, так и не предупредил его. Неррон тоже умолчал, как под действием арбалета один из князей Ониксов заколол кинжалом двоих своих детей, равно как и о магическом мече, которым четвертовали одну альбийскую леди. Он не имел никакого желания откровенничать с улитками. Вместо этого он представлял себе лицо Джекоба Бесшабашного в момент, когда тот узнает, как благодаря Бастарду его брат снова получил каменную кожу. На некоторое время эти фантазии вытеснили из его головы все остальные, включая сцену, где он возвращал Щенка своему сопернику в виде серебряной статуэтки.

– Не думаю, что она двинется в Москву.

Это прозвучало неожиданно.

– В самом деле? Она сама тебе это сказала или ты слышал голос во сне?

Однако, в отличие от старшего брата, Уилл Бесшабашный совсем не понимал шуток.

– Я ее чувствую, – серьезно отвечал он. – Так чувствуешь, где встает солнце, даже если его не видишь. – Он схватился за сердце. – Мне кажется, она гораздо ближе, чем мы думаем.

Хорошо, если так. Неррону не хотелось лишний раз раздражать Семнадцатого, чей прозрачный силуэт уже маячил между деревьями.

– Займись лошадьми, пока я раздобуду чего-нибудь поесть.

Уилл кивнул. Он все еще смотрел на дорогу, как будто видел перед собой Фею.

– Ты что-нибудь слышал о летаргии Белоснежки?

– Ты еще спроси, видел ли я когда-нибудь лесовика, – усмехнулся гоил. – Конечно, феи часто прибегают к этому средству.

– Таких пробуждает только настоящая любовь, – задумчиво проговорил Уилл. – Это правда работает, не знаешь?

Тут Неррон не выдержал.

– Послушай, сколько тебе лет? Настоящая любовь… – передразнил он. – Так называют похоть, когда говорят с маленькими детьми. – Неррон сунул Уиллу в руку поводья. – Действуй, я сейчас.

Уилл проводил его долгим взглядом, словно чего-то недоговорил. Он выглядел таким потерянным, что Неррону захотелось вернуться и влить ему в глотку полбутылки водки, которую гоил на всякий случай всегда имел при себе. Неужели Щенок и в самом деле чувствует, где Фея?

Неррон углубился в лес. Убедившись, что его не видно с тропинки, остановился и негромко позвал:

– Семнадцатый…

Сразу пахнуло приятным теплым ветерком, листья папоротников поникли, и среди них проступили стеклянные контуры. В дрожащем воздухе замелькали ветки, земля, кусочек неба, а потом на глазах Неррона игра отражений остановилась, и у прозрачной фигуры появились одежда и лицо. Черт, как это работает? Зеркала, которые сами выбирают, что им отражать. Или запас картинок хранится у них в памяти?

Семнадцатый предстал с новым лицом, моложе того, что было на нем в прошлый раз. Однако, шагнув из папоротника, он опять сменил его на другое.

Кстати, почему Семнадцатый? Означает ли это, что у него в запасе семнадцать лиц? Очевидно, больше. Все это время женщина-нож, как гоил называл про себя Шестнадцатую, стояла в стороне и смотрела на Неррона так, словно хотела одним взглядом обратить его в серебряную статую. Быть может, она до сих пор не могла простить Бастарду, что он застал ее тогда со Щенком. На щеке Шестнадцатой Неррон заметил коричневое пятнышко. Стеклянная девушка быстро прикрыла его рукой в светлой перчатке. Похоже, кора. Семнадцатый носил похожую отметину на лбу. Выходит, и они не застрахованы от проклятий. Тогда неудивительно, что они его так торопят.

– Я не вижу следов Феи, – начал Неррон. – Говорят, она подалась в Москву, но Щенок считает иначе. Он как будто знает лучше.

– Ты должен ему верить. – Семнадцатый снял с дерева гусеницу. – Фея наложила на него заклятие, а значит, привязала к себе.

Он снова изменился. Неррон невольно содрогнулся при виде до боли знакомого лица.

– Где ты его взял?

– У его брата, где же еще? – Голем разглядывал серебряную гусеницу на своей ладони.

– Вы его видели?

– Он преследовал нас. Довольно легкомысленно с его стороны.

Так, значит, Джекоб Бесшабашный шел за ними?

– И где он?

Семнадцатый задумчиво кивнул на серебряную гусеницу.

Удивление, стыд, разочарование – что за каскад страстей, Неррон? Как это на тебя непохоже!

В любом случае мести это не отменяет.

– Ты убил его?

Семнадцатый со вздохом бросил гусеницу в траву.

– Была такая идея, но Бесшабашный выкрутился. Какое-то колдовство. Ведьмы, магия, грязь – здесь этого так много… Плохие дороги. И деревья, всюду деревья… – Голем посмотрел на дуб поблизости и скорчил презрительную гримасу. – Но не волнуйся, он потерял след.

Легко сказать «не волнуйся». Тем не менее Неррон был рад, что големам не удалось уничтожить Джекоба Бесшабашного. Даже если сопляк охотится за арбалетом, ему наверняка известно, кто сопровождает его брата. Последняя мысль наполняла душу Бастарда радостью.

Неррон тряхнул головой, прогоняя восторженное настроение, – как и всякий гоил, он считал его не более чем проявлением безрассудства.

– Так ты не любишь деревья? – Он кивнул на пятнышко, которое оставалось заметным и на новом лице Семнадцатого. – Похоже, скоро ты сам превратишься в нечто подобное, и твоя сестра тоже.